клочковатый и серый, цепляется за лопасть его весла. Лодка плывет в тумане, и скалы, высокие и торжественные, похожи на стены кафедрального собора. А еще они, кажется, похожи на врата, ведущие в небо. Потому что там, за их острыми вершинами, уже угадывается синяя полоска горизонта, и первые лучи солнца проникают в каменный рай. Он каменный и суровый, но, похоже, и таким может быть рай, потому что он принимает тело не грешницы, но праведницы. Ведь праведницы не попадают в ад.
Так думает Харон, он делает последний гребок веслом, и лодка чалится к берегу.
А вот уже следующая картина, которую ему сравнивать не с чем, ведь подобного он не видел. По склону зеленой сопки, вверх – к ее вершине, плывет, подтягиваемая канатом, все та же легкая и узкая лодка. Она плывет среди розово-фиолетовых цветов багульника. Цветущая диковинными цветами райская долина. Лепестки осыпаются на тело красивой женщины. Она лежит в оморочке, по горло укутанная белой простыней.
Лодка плывет к холмику земли, к двум лиственницам и камню-валуну. Камень вскоре станет надгробием…
Димичел решил сколотить гроб все из той же оморочки.
Когда тело Катрин было поднято на вершину сопки, и здесь она закончила свой путь на земле, он отпилил часть узкой и длинной лодчонки – ровно на длину тела. Доски он подгонял старательно, отпиливая по выгнутым краям оморочки. Оставшимися досками заколотил торец этого странного гроба, их хватило на то, чтобы частично прикрыть его сверху. Получилась усыпальница, каких, наверное, еще не было в мире. Но сначала он укрыл тело Катрин нарубленным лапником и цветущими ветками багульника.
Он решил расположить ее тело в неглубокой могиле так, чтобы острый нос лодки всегда смотрел на реку, шумящую внизу на перекатах. Поэтому головой Катрин лежала на восток – на восход солнца, куда и текла река.
Он думал: «Катрин будет продолжать свое плаванье к Богу. Теперь по небу. Ведь она сама стремилась к нему. И даже когда-то – уже очень давно, может быть, сто или тысячу лет назад – она признавалась в своем желании. Когда мы летели по мосту в ее серебристой машинке». Тут его мысли вновь спутались. Он никак не мог вспомнить, когда они вместе ехали по мосту. Сколько лет назад это было?
Прежде чем прибить последние дощечки, которые закроют полностью лицо лежащей в оморочке Катрин, он долго сидел у ее изголовья и курил сигареты, обнаруженные в кармане куртки. Эту куртку гортекс он надевал последний раз год назад на такую же рыбалку. Тогда он бросил курить, а теперь вот вспомнил, полез в карман, нашел початую пачку и закурил.
Он гладил ее по лицу, целовал в лоб и говорил ей: «Прости меня, Катрин». Он повторил слова несколько раз и понял, что надо все заканчивать, иначе сердце не выдержит и разорвется. Потом он щелкнул крышкой часов и увидел, что стрелки идут неутомимо, и пожалел, что купил часы механические и завод скоро кончится. Он старательно подкрутил головку часов – до упора, и положил часы в руки Катрин. Он укрыл ее простыней, и лицо – тоже, и просыпал на ее груди земляной крестик – он видел, что так делали на похоронах священники. И он снова попытался вспомнить молитву.
Он сильно напрягся и, кажется, вспомнил почти все, и после «Хлеб наш насущный даждь нам днесь» произнес фразу: «И остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим».
Его долги теперь стали совсем большими – почти неподъемными.
Потом он вспомнил свой разговор со старым лекарем, приезжающим к нему на мыс Убиенного из города на подержанной машине. Доктор происходил из семьи православных священников, может быть, тех самых, первыми пришедших на мыс Убиенного, и он говорил ему, что на самом деле молитв существует великое множество, и сейчас он читал утреннюю молитву, а надо бы заупокойную, но только заупокойных, говорил лекарь, пять или даже шесть: молитва вдовца за супругу, вдовицы за супруга, детей за родителей, родителей за детей, акафист за единоумершего, а есть еще лития заупокойная, совершаемая мирянином дома и на кладбище. Все названия молитв он почему-то запомнил, но наизусть не знал ни одной. Он решил по возвращении на мыс Убиенного выучить хотя бы одну заупокойную молитву, потому что в жизни все когда-нибудь пригодится.
Вот бы и пригодилось.
Все дальнейшее он проделал так же ловко, потому что продумал заранее, когда поднимал оморочку на сопку и когда копал могилу.
На вырытую яму – она получилась почти прямоугольная – он положил две жерди, поперек, и переместил на них гроб. Веревку, привязанную к носу лодки, он закинул на нижнюю ветку лиственницы и укрепил ее там внатяг. Потом он залез в яму и, осторожно высвобождая жердь, аккуратно опустил торец. Он не бросил гроб, чтобы тот стукнулся о дно могилы. Почему-то он знал, что так делать нельзя ни в коем случае. Он вылез, освободил вторую жердь и, подтравливая веревку, плавно опустил нос лодки.
Он закопал могилу и понял, что сил почти не осталось, а ведь ему еще было нужно как-то передвинуть тяжелый камень валун. Он хотел так сделать непременно, потому что боялся прихода медведя, который попытается могилу разрыть. Димичел понял, что ему надо сначала вернуться в лагерь и подкрепиться, чтобы перекатить валун.
На резиновой лодке-американке, вертлявой и легкой для прохода по таким рекам, он вернулся в лагерь. Была уже вторая половина дня, но костер не горел, и в палатке было тихо. Иван спал, намучившись ночью. А может, ему помогла волшебная мазь.
Димичел достаточно быстро, из остатков присыпанных пеплом углей, раздул пламя, подвесил над костром котелок с водой для чая и увидел на ветке тальника марлевый узелок с той самой икрой-пятиминуткой, которую он приготовил ночью и не съел. Тузлук истек, и икра, желто-оранжевая, икринка к икринке, янтарно светилась на тарелке, куда ее переложил Димичел. Он достал хлеб и масло, открыл и подогрел банку мясных консервов и, когда все было готово для обеда, позвал сына. Иван выбрался из палатки. Взглянув на лицо сына, Димичел понял, что температура у него спала.
Я похоронил Катрин, сказал Димичел.
Я смотрел в бинокль, сказал Иван.
Нам нужно помянуть ее. Катрин была православной.
Димичел плеснул в кружки виски, они выпили и стали закусывать икрой. На лбу Ивана выступила испарина.
Наверное, простуда проходит, сказал Димичел.
Да, слабость… И дергает под лопаткой, ответил Иван.
Давай я проверю повязку и сделаю тебе еще один укол.
Он так и сделал. Потом, может быть, на полчаса прилег у гаснущего костерка. Он, кажется, не спал и опять находился в каком-то полубреду.
Потом он вновь
